Александр Евгеньевич Святловский
(28.10.1921 – 30.07.1951)
Воспоминания Владимира Белоусова
Институт вулканологии и сейсмологии > Памяти вулканологов > Александр Евгеньевич Святловский > Частная жизнь


Частная жизнь

После того как состоялось моё знакомство с Александром Евгеньевичем, и он поселился в квартире, расположенной на одной площадке с нашей квартирой, мы часто с ним встречались. Активной стороной в этом общении почти всегда был он, и это мне облегчило более тесное взаимодействие по многим жизненным направлениям. В начале мне импонировало его внимание к моим научным исследованиям и его терпимость к моим различным, порой наивным объяснениям событий и фактов, которые приходилось мне наблюдать в природе. Более того, Александр Евгеньевич проявлял неподдельный интерес к моим идеям и пытался вызвать дискуссию, поощряя к новым размышлениям. Такое мягкое общение доктора наук с младшим научным сотрудником лишь соискателем на степень кандидата геолого-минералогических наук позволяло быть свободным в суждениях. Мне казалось, что мой оппонент является более коллегой в моих поисках, а не экзаменатором. Со временем мне стало ясно, что это не была коньюктурная игра с научным недорослем, а серьезная разборка сложных проблем и поиск их решения. И, вообще, мне стало интересно общаться с Александром Евгеньевичем, так как я не чувствовал его возрастного апломба и превосходства более знающего.

Важным в этих отношениях с Александром Евгеньевичем было его умение или врожденная интеллегентность перевести их на уровень простых человеческих или даже бытовых разговоров. Он мог появиться внезапно в нашей квартире и рассказывать разные моменты из своей жизни или с неподдельным волнением рассказать какие-нибудь случаи из трагической жизни других людей. При этом проявлялся не только интерес к событию, но и были очевидными его искренние переживания.
Здесь вспоминается легенда о «загадочной русской душе». До сих пор в нашем народе (скорее всего среди образованного или интеллегентного люда) ходит молва об особости русских во взаимоотношениях людей. Мне приходилось даже в командировках за границей слышать об этом от людей других народов и наций. Так, например, мой знакомый чилиец, который учился в аспирантуре нашего вуза и более-менее был знаком с характерами других народов, так как в силу своей профессии революционера бывал во многих странах и владел добрым десятком языков, говорил, что русские обладают особой болью души, когда они сочувствуют другому, даже постороннему человеку. При этом он говорил, что эмоциональный итальянец может лить обильные слезы, но при этом в сердце у него лед. По его мнению, немного на нас похожи мексиканцы.

Если бы такое мнение было от одного этого моего товарища, то сомнения в правдивости этой точки зрения были бы весьма уместными. Однако, я такое мнение в разных местах и от разных людей слышал не один раз. Одна дама мексиканка, окончившая Университет Патриса Лумумбы, даже после трагического события со сбитым нашими ПВО корейским самолетом с пассажирами, и после того как она уехала из СССР 7 лет назад, сказала мне, что наш народ самый лучший в мире. Я далек от того, чтобы делать какие-то обобщения на этот счёт, но думаю, что такие люди в нашем народе есть и их, по-видимому, немало и к ним я отношу Александра Евгеньевича. Он часто мне пересказывал, что он знал или слышал от других о страшных проделках с нашими репрессированными людьми, что в последствии подтверждалось публикациями и очевидцами. Тема эта им часто не то, что затрагивалась от случая к случаю, а постоянно муссировалась. От него я узнал о страданиях Марины Цветаевой и её талантливой поэзии, о Булгакове, Пастернаке и многих-многих других. Он мне рассказал историю появления книги Булгакова «Белая гвардия».

Когда заходил разговор о его побеге из плена через Альпы в деревянных башмаках, то мне было интересно, знали ли наши военнопленные в Германии, как с ними будут обращаться на Родине после их возвращения. Оказывается, они всё это прекрасно знали, но, тем не менее, бежали к этим страданиям и унижениям. При этом они точно знали, что необходимо было сохранить шинель. Поскольку Александр Евгеньевич обменял свою шинель на еду, то при подготовке к побегу, он выменял шинель, которая ему оказалась коротка. На замечание особиста, он ответил, что он отрезал шинель на обмотки. Этот рассказ действовал на меня особенно сильно, потому что трудно было понять, как человек может при таких условиях буквально рваться на Родину, к своему народу и страдать вместе с ним от массовой несправедливости. Это ещё одна черта «загадочной русской души».

Конечно, можно сказать, что в чем-то Александру Евгеньевичу везло. Он остался жив, прожил долгую жизнь, насыщенную многочисленными событиями, реализовался как ученый и имел семью, детей, многочисленных друзей и объездил почти всю страну. В быту он и его семью отличались изумительной скромностью. Квартира их в Москве на улице Волгина была буквально набита книгами. В ней находили приют совершенно разные люди и живые существа: беглый внук каталикоса армянской церкви, заезжие командированные, художники, многострадальный щенок южно-русской овчарки, рыжая лохматая дворняга -Мишка, калифорнийский дождевой червяк по кличке «Депутат» и длинноусый армянский сверчок, будивший меня по ночам своим невообразимо громким «пением».

У Святловских можно было услышать весьма интересные истории. Так, например, дочка Женя увлеклась верховой ездой и очень привыкла к своему коню. Пришло время, и хозяева лошади решили её утилизировать, и Святловские, буквально, приняли это животное в свою семью. Конечно, они не могли поместить её в своей трехкомнатной квартире (хотя такой вариант не исключался и обговаривался в качестве шутливого варианта) и уговорили своего приятеля художника-анималиста, который жил в деревне, приютить лошадь у себя. Александр Евгеньевич постоянно искал побочный заработок, чтобы была возможность купить овес для прокорма этого животного.

Женя же увлеклась сельским хозяйством не на шутку и в период «Перестройки» участвовала в различных фермерских конкурсах, где занимала первые места. Благодаря этим успехам она побывала в разных европейских странах на стажировках в фермерских хозяйствах. В семье даже обсуждался вопрос её эмиграции, но в один из своих очередных заездов-заходов к ним я встретил Женю и, естественно, поинтересовался, почему она не в Европе. Получил ответ: «Там скучно». У них такой установившийся быт, что ожидать ничего нового там нельзя. «Как стояли вилы в данном углу, так и стоят уже 500 лет».
Тяга к искусству была частью их жизни. Александр Евгеньевич и его жена – Ольга Ильинична (которую Александр Евгеньевич называл Люсей) были заядлыми театралами. Каждый театральный сезон они с женой встречали как праздник и готовились к нему основательно.

В моем понимании Александр Евгеньевич был прямым наследником той русской интеллигенции, которая пришла к нам из 19 века. Он был истинным, искренним патриотом земли Русской, высоко образованным и порядочным человеком и большим ученым, в самом широком понимании этого слова. Только перечисление его основных научных трудов, не считая многочисленных статей, как научных, так и научно-популярных, дает нам представление о масштабе его деятельности. Он на своих плечах перенес многое, что испытал наш народ в 20 столетии. Испытал несправедливость, как своей Судьбы, так и коллег, но остались его работы, которые приносят и принесут пользу людям разных поколений и разного социального уровня. Завершая эти записки о Святловском Александре Евгеньевиче, мне хотелось бы, чтобы мы были справедливыми к таким людям и учились их стойкости и умению приносить пользу нашему народу и Родине. Даже в последние месяцы своей жизни он напоминал мне, что надо исследовать магматический очаг под вулканом Авачей с целью извлечения геотермальной энергии для использования на электростациях и в теплофикации города Петропавловска-Камчатского. СВЕТЛАЯ ЕМУ ПАМЯТЬ!

 


© Design webmaster@kscnet.ru
© ИВиС ДВО РАН
Последнее обновление: 01.03.2021