|
I. Год назад слово “Толбачик” появилось на страницах камчатских, да и не только камчатских, газет и не сходило с них в течение двух-трех месяцев. Не удивительно. Извержение, начавшееся 6 июля 1975 года несколько южнее вулкана Плоский, отличалось рядом особенностей, сразу же привлекших к нему внимание.
Во-первых, оно было точно предсказанным - впервые на Камчатке.
Во-вторых, оно было относительно доступным - события развивались не в поясе скал и ледников, а в урочище большой излучины реки Толбачик на высоте всего лишь нескольких сотен метров над уровнем моря. Правда, топографы давно подметили, что даже пешком в этом районе передвигаться непросто. Но бесконечные поля лавовых глыб остыли уже тысячи лет назад, поросли куртинами кедрового стланика, покрылись ковром ягеля, изобиловали голубикой и лиственичными перелесками. Северные олени находили себе здесь обильную пищу, и ни сами они, ни пастухи Быстринского района не смущались мнением топографов…
В-третьих, извержение было зримым и красочным - многокилометровая колонна пепла и газов была видна даже в районе Анавгая, в ста километрах западнее, а факел раскаленных бомб из ночи в ночь представал перед глазами жителей долины реки Камчатки от Атласова до Козыревска. Наконец, то обстоятельство, что извержение пришлось на начало сезона летних экспедиционных работ, позволило быстро переориентировать отряды Института вулканологии на новую цель.
С первых же дней извержение оказалось под пристальным вниманием вулканологов самых разных специализаций и оттенков: представителей геологии, геофизики, геодезии, геохимии.
Извержение происходило в относительно неплохо изученном районе, и было известно, что вулканы ведут себя по-особенному. “Таких жидких лав на других действующих вулканах Камчатки нет”, написал в книжке “Каменные факелы Камчатки” Кирилл Никифорович Рудич, опытный вулканолог и палеовулканолог. Конечно, это соображение сыграло свою роль - для специалистов. А для остальных читателей?.. Для них, конечно, главным было другое. Шутка сказать - предугаданное извержение с грохотом запускало свои фейерверки прямо на глазах у зрителей… А сколько приезжих! Сколько шума и разговоров!..
Миновало лето. Сообщения с Толбачика перекочевали на страницы тяжелых на подъем толстых журналов. Лишь иногда мелькали газетные заголовки: “Извержение продолжается”, “Елка на лавовом потоке”. А извержение тем временем действительно продолжалось, не останавливаясь ни днем, ни ночью. И всю осень, всю зиму и всю весну, сменяясь каждые несколько недель, дежурили у бессоного вулкана вулканологи: смотрели, слушали, брали пробы, измеряли, фотографировали, записывали.
Миновал год. Наступило второе лето Большого Трещинного Толбачикского извержения - так пышно именуют его на конференциях и в научных журналах. Отряды и группы Института вулканологии, входящие в экспедицию “Извержение”, окружили район Толбачика цепью палаточных лагерей, сейсмостанций, полевых лабораторий и опорных геодезических пунктов. Теперь не нужно быть специалистом, чтобы понять: происходит нечто совершенно необычное по характеру, длительности и масштабу явлений. Директор Института член-корреспондент Академии наук Сергей Александрович Федотов подчеркнул на одном из заседаний ученого совета: история не помнит подобного события на территории СССР - вероятнее всего, и второго такого же на нашем веку не случится…
Нельзя терять времени. Овладеть природой - значит познать ее закономерности. Человеческая жизнь, и даже история всего человечества - лишь миг по сравнению с протяженностью геологического времени. Человек может не помнить извержений, подобных толбачикскому. Земля сохранила следы множества их. А как все это происходило, мы можем узнать и понять только сейчас…”
Вот некоторые из эпизодов повседневной работы на вулкане.
II. Среди парящих шлаковых холмов рождалась новая лавовая река. На дне небольшой - шагов двадцать в поперечнике - котловины сама по себе шевелилась груда плоских стально-серых глыб, потрескивала, покрякивала, мелькала оранжевой глубиной трещинок, окутывалась голубым дымком и снова открывала нашим глазам каждую неровность застывшей лавовой корки. Налетел ветер: волны сернистой гари сменялись морозной ноябрьской свежестью - мы ловили ее полной грудью, очищая легкие перед очередной газовой атакой.
Но вот лавовый источник набрал силу, края трещин стали заметно расползаться, открывая гладкую огненную поверхность. Сияние полосок свежей лавы стремительно меркло, подергивалось матово-серой пленкой, но снизу продолжало напирать, свежая корочка не успевала закрыть новые и новые порции раскаленной докрасна жидкости. Со дна котловины поднялся на высоту человеческого роста горячий каравай, быстро удлиняясь направо, где под небольшим уклоном начиналась узкая выводная расщелина. Плоские глыбы, десять минут назад сиротливо и чуждо валявшиеся на шлаке на дне котловины, соскальзывали с крутых боков лавового каравая, плыли по течению новорожденного потока. Становилось невыносимо жарко…
Николай Александрович Храмов надвинул пониже козырек оранжевого защитного шлема, пошевелил пальцами в брезентовых рукавицах - чтобы ловчее было, как можно глубже спрятал лицо за собственным могучим плечом и - вонзил лезвие длинноручной совковой лопаты в вязкую плоть лавы. Лава подалась, пропустила в себя лопату почти до начала рукоятки. “Давай назад, сгорит!” - крикнул я, пытаясь поймать в кадр “Зенита” одновременно лопату Храмова, лавовый пузырь и еще как-то закрыть при этом тыльную сторону собственной ладони, оказавшуюся в непосредственной близости от огнедышащего “клиента”.
Николай потянул лопату на себя. Не тут то было! “Ух ты…”, он напряг свои завидные мускулы. Лопата подалась, поползла, увлекая за собой на глазах темнеющую полосу лавы, не желающей отпускать добычу. Еще усилие… Ура! Громадный, килограммов на десять, шмат лавы оторван от породившего его потока и отнесен на вытянутых руках в сторонку, где не так печет. Пусть он еще лежит на лопате, пусть дымится по соседству с ним деревянный черенок - это уже не просто лава, это - образец, проба, отобранная Н.А. Храмовым 6 ноября 1975 года, что и будет отражено в соответствующей этикетке.
Для чего же была взята эта и другие пробы, для чего их продолжают брать сегодня, может быть, сейчас, и будут брать, пока не окончится извержение?..
Глубоко в недрах Земли медленно зреет расплавленное вещество, магма. В ней содержится много соединений различных металлов, много растворенных вод. Оттуда, из магмы, поднимаются рудообразующие растворы, горячие паровые и водяные струи. Магматический очаг живет, растет, что-то теряет, что-то накапливает. Но вот началось извержение. Клапан открылся, из жерла вулкана появилась лава (так принято называть магму, вышедшую на поверхность Земли). А процессы в глубине прекратились? Ничего подобного.
Вот простая аналогия: на плите кипит в громадном баке суп. Повар разливает его по тарелкам, но бак с огня не снимает. Бак исходит паром, все больше разваривается крупа. Ясно, что последняя тарелка этого супа будет мало похожа на первую…
Последовательные порции лавы также соответствуют последовательным состояниям магмы в очаге и могут несколько отличаться друг от друга. Чем длительнее извержение, тем вероятнее, что эти различия можно заметить, можно оценить при анализах. Для этого надо изучать серии образцов, про которые известно, когда какой из них появился на поверхности Земли. Таким образом, можно подобрать ключ к тому, что недоступно прямому наблюдению - к процессам, происходящим в магматическом очаге, где вызревают будущие месторождения полезных ископаемых.
Вот почему главная задача вулканолога-геолога - отбор режимных проб, то есть пепла, бомб, кусков лавы день за днем, по мере того, как вулкан выносит их на поверхность.
Это можно делать не всегда, не при любом извержении, не на любом вулкане. А на толбачикском извержении - можно!
Юрий Михайлович Дубик так учил перед вылетом на извержение нас, людей разного возраста, но как вулканологов куда более юных, чем он сам: “Напор лавы усиливается и ослабевает, уровень жидкой лавы то выше, то ниже между бортовыми валами потока - теми природными дамбами, которые лава сама себе строит на своем пути. Ждите, когда при высоком уровне немного лавы перехлестнет через собственный бортовой вал - тут и не так жарко, тут безопасно и сравнительно легко можно получить заведомо свежий материал”.
Совет надежный, но требующий терпения. А если молодость торопит? И вот Саня (Александр Алексеевич) Овсянников вооружается двухметровым отрезком водопроводной трубы, чем-то, похожим на кузнечные клещи и лихо таскает комки лавы прямо из активной зоны потока…
Свежая горячая лава пластична, податлива. Издавна принято было “документально” свидетельствовать, что именно этот вот образец взят в расплавленном состоянии, загнав внутрь что-нибудь, природе явно противопоказанное: монету, гвоздь, молоток… Толбачикское извержение вдохнуло новую жизнь в старую традицию.
“Страшная” жидкая лава, к которой можно подойти вплотную, оказалась пригодной не только для проб на химический анализ, но и для поделок массы предметов, которые мы окрестили заимствованным с японского словом “икебана”, что значит художественная композиция из цветов, камня и т.д. В изготовлении лавовых “икебан” главное - быстрота. Лава стынет мгновенно. Вот металлическим крючком вырван кусок полужидкого базальта - тут же идут в дело всякие железки, консервные банки, бутылки, просто брезентовые рукавицы - и готов круглый колобок, пепельница, цветочный горшок, страшная или забавная маска… “Нам песня строить и жить помогает…” - а разве шутка - это не та же песня, которая облегчает любое дело?
Идем домой, в лагерь. За спиной - рюкзак. В рюкзаке, завернутые в асбестовую ткань еще горячая проба лавы, свежая бомба, укарауленная у подножия конуса. Конечно, они порядком остыли, положенные на час-другой в безопасное место. Но велики запасы жара внутри недавно жидкого камня. Спину начинает прогревать… Товарищи по несчастью! Братья по радикулиту - профессиональной болезни землепроходцев всех мастей - охотников, геологов и лесорубов! Лучше нет лекарства, чем носить за спиной наполненный горячей лавой рюкзак!
Одна только беда: когда принесешь на списание в институтский склад обугленные тряпки, как доказать, что рюкзак погиб не по халатности, а в силу производственной необходимости?
Нас отделяют от скованного декабрьским морозом Толбачикского дола слой досок, слой толя, еще слой досок, изнутри - пореже и обивка из старых брезентов. Скрипит снег под могучими валенками, на снегу - черные крапинки сажи. Вот села еще одна, вот еще - длинная, похожая клочок черной стекловаты. Хм! Печка-то не топится! Откуда сажа?
Печь и верно не топится - удивительно приемистая, за считанные минуты, заставляющая раздеваться по пояс, печь-кормилица. На дворе же сажа - не сажа, а медленно оседающий пепел вулкана, ухающего в двух километрах от нашего убежища - домика на Южном прорыве. Впрочем, камчатские старожилы издавна называли вулканический пепел - “сажей”…
На вулкан ведет узкая стежка, которую приходится тропить заново после каждого снегопада или метели. Идешь осторожно - под снегом скрываются глубокие ямы. На лыжах значительно проще, но на институтском складе их нет, а оформить покупку сложнее, чем “выбить” вертолет… Свои лыжи быстро вышли из строя - пепла вроде бы немного, но он все же - стекло, хотя и вулканическое, и “ест” древесину быстрей наждачной бумаги.
Что хорошо на вулкане зимой - так это возможность дышать. Я не говорю, что в июне и июле мы совсем отказались от этой долголетней привычки. Но зимой как-то проще, легче. Зашел против ветра и в метре от быстротекущей лавовой речки ощущаешь лишь сухой жар теплового излучения - газы относит в сторону, а старый шлак местами даже слегка подморожен и почти не выделяет паров. Опять-таки в снегу хорошо остужать свежие горячие образцы.
Световой день короток, но вулкан хорошо подсвечивает путь. Правда, трудно ориентироваться. Рядом расположенная вздыбленная глыба кажется далекой скалой, а лавовый развал у лагеря, до которого еще километр, притворяется неровностью на соседнем заструге.
Два цвета - белый и сине-черный. Никаких полутонов. И искристые желтые блики. А сзади беззвучные, если идешь против северного ветра, фонтаны раскаленных бомб, поднимающиеся с ритмичностью часового механизма, и бело-желтая узкая лента лавовой реки…
Оказалось, что снег и лава - не такие уж лютые враги, как принято считать. Снег - не вода. Он медленно отступает перед лавовым языком. Лава иногда чисто механически отталкивает, сминает снег: ложится на него, остывая без пара, без взрывов, без той катавасии, что сопровождает попадание лавового потока в воду. Я хорошо помню столбы пара и канонаду взрывов на Алаиде в 1972 году. Вулкан “с боем” наращивал территорию Советского Союза за счет Охотского моря. Здесь - ничего подобного.
Спокойно и мирно соседствуют две стихии - лед и пламень. Несколько позже скрытое в лавовом языке тепло, конечно, даст о себе знать. Снег рядом подтает, отступит на полметра, но если лава не пожелает двигаться дальше, все так и останется - полуметровых воздушный “забор”, вытаявший до грунта, и два врага, подписавшие договор о мирном сосуществовании…
Раскаленная бомба с чмоканьем врезается в снег, образуя широкую воронку. Снега много, бомба не может пробить всю его толщину. Дальше она начинает протаивать себе путь вниз, образуется дыра - воронка в воронке - размер которой на этот раз почти точно соответствует поперечнику самой бомбы - ничего лишнего…
Что плохо на вулкане зимой - отсутствие топлива. Его нужно привозить на вертолете. Тыл сражающихся обеспечивают Виктор Михайлович Пашенко (он же, кстати, ответственный за технику безопасности) и Сергей Иванович Бутовский.
Этим энергичным молодым людям поручено вместе с бригадой сотрудников института, среди которых преобладают комсомольцы, пробить дорогу от тракта Козыревск - Атласово, организовать заготовку дров. Но даже вездеход не в состоянии дойти до того места, где никак не утихомирятся подземные силы. На последнем участке пути протоптана лыжня. Светового дня не хватает, чтобы пройти на лыжах от лагеря наших лесорубов и дорожников до извергающегося конуса. Но сколько унесешь на себе? Какое-то количество консервов или концентратов… и только.
Однако ходоки были. В комплект спецодежды для таких случаев входили большие ватные штаны, закрывающие грудь и спину и застегивающиеся на плечах. Назывались они - “штаны от ангины”…
Кое-кто обходился и меньшим… О, вездесущее племя туристов! Однажды мы сидели за столом всем составом вахты, переваривали ужин, толковали о разном. (За стеной и в трубе нехорошо выло - была пурга). Вспоминали о нечистой силе, цитировали пушкинские строки: “трусоват был Ваня бедный”, “Семью Вурдалака” Алексея Константиновича Толстого…
Кто-то снаружи толкнул дверь (она открывалась на себя). Воцарилось молчание - мы быстро оглядывали друг друга, считая. Все были на месте. В дверь снова толкнулись…
Владимир Сергеевич Петров разбудил собаку. Собака, спавшая на верхних нарах, протерла лапой, заплывшей от неудобной позы, глаз, но не внесла ясности. Тут дверь, наконец, потянули на себя, открыли и вошло наглухо облепленное снегом существо под гигантским рюкзаком. Это был известный почти всему городу архитектор, турист, аквалангист и вообще всюдупроходец Геннадий Федорович Васильев…
В рюкзаке у Гены Васильева много такого, что у нас уже давным-давно кончилось - дело шло к концу смены, и продукты были на исходе… А уходя через несколько дней на север, в Козыревск, он взял с собой письма на родину и поручения для группы наших героических дорожников и лесозаготовителей, мимо которых пролегал его путь…
О, ирония судьбы! Спустя десять дней пришел вертолет со сменой, и мы, снедаемые теперь уже осуществимой тоской по бане, были доставлены в Козыревск. И кто же встретил нас на летном поле? Гена Васильев! Самолетов на город не было уже почти две недели…
Мы, конечно, знали, что уже с сентября 1975 года на Толбачинском доле работает только один вулканический конус - самый южный из всех новорожденных красавцев-конусов. Пятеро из нас участвовали в зимних вахтах и видели это своими глазами. Шестой - Юрий Вадимович Ванде-Кирков - с прошлого лета не имел возможности слетать на вулкан, но знал материалы, относящиеся к извержению, пожалуй, лучше остальных. И все же, подлетая к Толбачику со стороны Милькова, мы никак не могли отделаться от впечатления, что пять или шесть вулканов возносят к небу пепловые столбы по курсу нашего вертолета.
Может быть, именно теперь, летом 1976 года, на наших глазах рождаются новые конусы. А еще вчера по рации из лагеря на Южном прорыве сообщали, что ничего нового! Вон впереди в дымке просматривается Южный конус. Над кратером взлетают темные при дневном свете всплески бомб и струится дымок, превращаясь выше в башню кучевого облака. А правее и ближе стоит гигантский серый столб, в основании которого - шевеление и красноватые блики. Вон еще один столб, уже сзади. И еще, и еще!
В шуме вертолета спорить невозможно, однако, стало ясно, что мнения категорически расходятся. Вертолет сел, и мы окунулись в душную и пыльную жару. После холодного и сумрачного Петропавловска невозможно поверить, что мы на той же Камчатке, да еще в 300 км севернее. На термометре в тени плюс 28 градусов; психрометр внутри построенного еще осенью дома показывает влажность всего 25 процентов. Сахара!
Когда утихла суета разгрузки, спор о природе загадочных столбов проявился, как изображение на фотобумаге. “Это же смерчи” - объяснил старожил, разменявший на вулкане уже третью неделю. Смерчи? А ведь действительно! Теперь, стоя на твердой земле, можно было видеть, что желтоватые столбы, соперничающие высотой с поднимающейся из кратера струйкой пара и пепла, медленно перемещаются с места на место.
Оказывается, внутренний жар лавовых потоков быстро подсушивает слой пепла на свежих лавах, а солнце успешно проделывает ту же операцию на пепловом одеяле, укрывшем лавы древних извержений. Окрестности новых толбачикских вулканов превратились в темно-серую пустыню. Ветры намели местами настоящие барханы из пепла и шлака. Позже мы видели на северных конусах участки, покрытые плотно слежавшимся глиноподобным белым пеплом прошлого лета - чем не каракумские такыры? Ну, а раз пустыня, да еще мощные источники восходящих горячих струй воздуха на живом лавовом потоке - значит и смерчи!
В сухую погоду одновременно в поле зрения десятки пыльных столбов. Они видны повсюду, даже далеко за пределами новых лавовых полей, и у реки Толбачик. Но самые мощные, разумеется, гнездятся на лавовых потоках, у свежих выходов раскаленных лав. Вот объяснение ярким бликам, что мы видели с вертолета в основании могучих пепловых вихрей!
Несколько раз смерчи проходили через лагерь, засыпая пеплом неосторожно оставленные снаружи вещи, угрожая сорвать палатки. Ну, а уж на вулкане, в маршруте - береги глаза, укутывай волосы и - самое главное - прячь оптику фотоаппарата, теодолита. Им ничего не стоит безнадежно испортить объектив прибора, проникнуть в движущиеся части.
Три крупных коллектива - геологов, геофизиков и геодезистов опробуют “тело и кровь” лежащего под Землей великана, слушают его пульс и снимают электрокардиограммы, определяют, на какую высоту поднимается при вдохе и опадает при выдохе его грудь. Горные породы, минералы, газы, твердые возгоны, жидкие конденсаты, дрожание и крупные толчки, электрические поля, магнитные свойства и особенности изменений силы тяжести, горизонтальные и вертикальные перемещения - все это является предметом тщательных наблюдений.
Истина рождается на стыке наук! Это известно уже давно. Еще рано говорить об окончательном успехе нашей работы - да и имеет ли наука конец вообще? Конец - нет, ну а успехи - успехи обязательно должны быть. Залог наших будущих успехов - в деловом содружестве вулканологов, какая бы профессия не была обозначена в их дипломах и какой бы прибор не находился у них в руках…
-Зачем вам это нужно? - именно с этими словами обратился ко мне мой знакомый, благожелательный, но далекий от профессии вулканолога. - Зачем вам надо рисковать? Лезть под бомбы? Дышать всякой гадостью?” Я продолжил за него: “Не лучше ли сидеть дома да книжки почитывать?” - и закончил старой шуткой: “Работа у нас такая…”.
Ну а серьезно? Надо ли ходить по тонкой корке, скрывающей огненно-жидкий поток, рысцой, не имея времени смахнуть с лица смесь пота и пепла, оттаскивать на асбестовой тряпке подальше от грохочущего конуса раскаленную докрасна бомбу; часами пробираться через хаотические нагромождения хрупких лавовых плит, чтобы зайти с наветренной стороны к лавовому источнику и погрузить в огненную вязкую массу наконечник газоотборника?
Если серьезно, то с самого начала надо заявить: риск работы на действующем вулкане молва значительно преувеличивает. Когда дело поставлено правильно, этот риск не больше обычного производственного или бытового риска. Статистика ЧП среди вулканологов, по-видимому, благополучнее, чем среди моряков, водителей автомашин и... домохозяек. Пожалуй, главным источником опасности является не вулкан, с которым вполне можно поладить, а мы сами, наша способность привыкать к опасности. Строго следовать четким и ясным правилам техники безопасности, не терять бдительности - и все будет в порядке! В институте не забывают об этом. Но - пусть простят меня самоотверженные туристы - посторонним в непосредственной близости от вулкана появляться не стоит.
А как же вулканические газы? Берегись - не берегись все равно надышишься? Бывает, бывает. Однако, вот вам мое субъективное мнение. Зимой помогали мы, сотрудники института, строителям. Естественно, на разных подсобных работах - ведь сказано же: беда коль пироги начнет печи сапожник… Работал и я - мангальщиком. Тому, кто не знает - объясню. Мангал - это такая металлическая клетка высотой по пояс, на ножках и с ручками. Разжигают в мангале несколько лопат кокса, а потом ставят в свежеоштукатуренную комнату - сушить… Ни разу я не чувствовал себя на вулкане так скверно, как надышавшись угаром среди полусотни мангалов за несколько часов работы…
А нужно ли изучать “живые” вулканы? И вообще вулканы? Пищу они не производят, дома не строят. Может быть, это поиски чистого знания, от которого ни тепло, ни холодно - зря затраченные деньги? На этот вопрос с афористической краткостью ответил 80 лет назад известный физик Больман: “Нет ничего более практически полезного, чем теория”.
Нет бесполезного знания. Причина недоумений в том, что знание, теория приносят готовую продукцию не сразу, а иногда спустя десятки лет и руками других людей, а иногда и других поколений. Хибинский горняк добывает в Расвумчорре камень плодородия - апатит, но сам он не выращивает хлеб. Геолог, который изучает структуру Хибинских гор (кстати, громадного древнего вулкана), сам не извлекает апатитовую руду, но ищет, где ее можно найти и находит.
Исследователь-вулканолог сам не ищет руды (хотя иногда и натыкается на нее), но он расшифровывает закономерности структуры вулканов и последовательность возникновения вулканических пород. По этим рецептам уже другие геологи ведут поиски и разведку полезных ископаемых. Ведь не только апатит, а больше половины месторождений металлических руд и других полезных минералов создано в огне вулканов или заключено в вулканических горных породах. Таков лишь один путь, по которому странный труд вулканолога, далекий от плуга или станка, от штурвала или классной доски, вливается в копилку народного богатства. Есть и другие пути, связанные с энергетикой, с планированием размещения предприятий и населенных пунктов, с рыбным хозяйством - с самыми неожиданными вещами… Так что не зря мы в мирное время идем под бомбы и прожигаем брезентовые рукавицы о свежий огнедышащий кусок…
|
|